Неточные совпадения
Одни требовали расчета или прибавки, другие уходили, забравши задаток; лошади заболевали; сбруя
горела как на огне; работы исполнялись небрежно; выписанная из Москвы молотильная
машина оказалась негодною по своей тяжести; другую с первого разу испортили; половина скотного двора
сгорела, оттого что слепая старуха из дворовых
в ветреную погоду пошла с головешкой окуривать свою корову… правда, по уверению той же старухи, вся беда произошла оттого, что барину вздумалось заводить какие-то небывалые сыры и молочные скопы.
Самгин попросил чаю и, закрыв дверь кабинета, прислушался, — за окном топали и шаркали шаги людей. Этот непрерывный шум создавал впечатление работы какой-то
машины, она выравнивала мостовую, постукивала
в стены дома, как будто расширяя улицу. Фонарь против дома был разбит, не
горел, — казалось, что дом отодвинулся с того места, где стоял.
Клим не поверил. Но когда
горели дома на окраине города и Томилин привел Клима смотреть на пожар, мальчик повторил свой вопрос.
В густой толпе зрителей никто не хотел качать воду, полицейские выхватывали из толпы за шиворот людей, бедно одетых, и кулаками гнали их к
машинам.
«Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то? А поди тысяч пять
в год заработает! Это хлеб! Да писать-то все, тратить мысль, душу свою на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать свою натуру, волноваться, кипеть,
гореть, не знать покоя и все куда-то двигаться… И все писать, все писать, как колесо, как
машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет — а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!»
Старик обошел меховой корпус и повернул к пудлинговому, самому большому из всех;
в ближайшей половине, выступавшей внутрь двора глаголем, ослепительным жаром
горели пудлинговые печи, середину корпуса занимал обжимочный молот, а
в глубине с лязгом и змеиным шипеньем работала катальная
машина.
Вдруг крылья цепи, справа и слева, быстро загнулись — и нас — все быстрее — как тяжелая
машина под
гору — обжали кольцом — и к разинутым дверям,
в дверь, внутрь…
Стоят ни на земле, ни на
горе и собираются лететь по воздуху
в какой-то
машине».
Надо видеть черный зев, прорезанный нами, маленьких людей, входящих
в него утром, на восходе солнца, а солнце смотрит печально вслед уходящим
в недра земли, — надо видеть
машины, угрюмое лицо
горы, слышать темный гул глубоко
в ней и эхо взрывов, точно хохот безумного.
Мертво грохочут
в городе типографские
машины и мертвый чеканят текст: о вчерашних по всей России убийствах, о вчерашних пожарах, о вчерашнем
горе; и мечется испуганно городская, уже утомленная мысль, тщетно вперяя взоры за пределы светлых городских границ. Там темно. Там кто-то невидимый бродит
в темноте. Там кто-то забытый воет звериным воем от непомерной обиды, и кружится
в темноте, как слепой, и хоронится
в лесах — только
в зареве беспощадных пожаров являя свой искаженный лик. Перекликаются
в испуге...
Обогрела у теплой печки руки, поправила ночник, что
горел на лежанке, постлала свой войлочек, помолилась перед образником богу, стала у
Машиной кроватки на колена и смотрит ей
в лицо.
Бабы и девки бегали вниз, где был ключ, и таскали на
гору полные ведра и ушаты, и, вылив
в машину, опять убегали. Таскали воду и Ольга, и Марья, и Саша, и Мотька. Качали воду бабы и мальчишки, кишка шипела, и староста, направляя ее то
в дверь, то
в окна, задерживал пальцем струю, отчего она шипела еще резче.
Мы измерили землю, солнце, звезды, морские глубины, лезем
в глубь земли за золотом, отыскали реки и
горы на луне, открываем новые звезды и знаем их величину, засыпаем пропасти, строим хитрые
машины; что ни день, то всё новые и новые выдумки. Чего мы только не умеем! Чего не можем! Но чего-то, и самого важного, все-таки не хватает нам. Чего именно, мы и сами не знаем. Мы похожи на маленького ребенка: он чувствует, что ему нехорошо, а почему нехорошо — он не знает.
Но
горе в том, что люди увлеклись этими усовершенствованиями и думают, что если они много настроят разных
машин, то это приблизит их к царству божию.
Машина заворчала, плавно сорвалась с места и покатила к шоссе. Там свернула влево от города и помчалась
в горы.
Мчалась
машина, жаркий ветер дул навстречу и шевелил волосы,
в прорывах
гор мелькало лазурное море. И смывалась с души чадная муть, осевшая от впечатлений последнего месяца, и заполнялась она золотым звоном солнца, каким дрожал кругом сверкающий воздух.